Политические учения: история и современность Домарксистская политическая мысль. Отв. ред. В. Е. Гулиев. М., "Наука", 1976, 495 с.
Баскин, Ю. Я., Лазарев, В. В.
Политические учения: история и современность Домарксистская политическая мысль. Отв. ред. В. Е. Гулиев. М., «Наука», 1976, 495 с.
Выход в свет рецензируемой книги — заметное явление в советской науке. Это начало нового этапа в исследованиях политической мысли прошлого и настоящего, Если перед Великой Отечественной войной история политических учений как наука и самостоятельная учебная дисциплина еще только начинала формироваться, а в 50—60-е годы вышли в свет первые обобщающие труды (учебники и учебные пособия), а также ряд оригинальных работ, посвященных отдельным проблемам, то с начала 70-х годов наступает новый период. На базе достигнутого создается возможность более четко определить сам предмет науки, очертить круг относящихся к ней теоретических проблем, выделить ее специфику по отношению к истории философии, истории государства и права, общей теории государства и права. Монография представляет собой логическое продолжение этой работы.
По своей структуре она делится на две части: гл. 1 и 2 составляют теоретико-методологическое введение, в трех последующих рассматривается политическая мысль рабовладельческого, феодального и буржуазного общества. Последние главы написаны в виде очерков о выдающихся мыслителях прошлого, оказавших наибольшее влияние не только на современников, но и на последующее развитие политической идеологии, мыслителях, чьи идеи во многом актуальны и сегодня, вокруг теоретического наследия которых продолжается острая идеологическая борьба.
Следует сразу же отметить концептуально доказанную авторами ориентацию на освещение политической мысли в неразрывной связи прошлого и современности. И там, где им удалось раскрыть судьбы и современную интерпретацию идей Древнего мира, средневековья и нового времени, мы усматриваем одну из наиболее сильных и привлекательных сторон монографии. Хотя работа выполнена рядом ученых, она и в теоретическом и в стилистическом отношении представляет собой единое целое. Здесь сказалось не только умелое редактирование, но и прежде всего единство взглядов членов авторского коллектива на основные теоретические и методологические проблемы. Монография — результат плодотворной работы научного коллектива в лучшем смысле этого слова.
Наибольший методологический интерес вызывают, по нашему мнению, две первые главы — «Политические учения как объект историко-теоретического исследования» и «Политические учения в их историческом движении и связи с современностью». Автор первой из них — Л. С. Мамут анализирует сущность и структуру политического сознания, его место в системе других надстроечных категорий, выдвигает принципы типологии политических учений. Интересны его соображения о диалектике политического мышления, оценочном характере последнего, о парадигме политического знания. Автор раскрывает соотношение политической науки и практики политической деятельности, связь и различие между ними. Глава в целом представляет удачную попытку применить марксистский системный анализ к рассматриваемому кругу проблем. Вместе с тем их сложность, а зачастую и неразработанность вполне естественно привели к тому, что предлагаемые Л. С. Мамутом решения оказываются порой спорными. Остановимся на некоторых из них.
Автор отождествляет понятия обыденного и эмпирического мышления (с. 23). В настоящее время безусловно доказано, что они не совпадают и по-разному соотносятся с мышлением теоретическим. Несколько далее (с. 29) речь идет о трех группах (типах) теоретических систем: аксиоматических, гипотетико-дедуктивных и генетических. Для читателя остается, однако, неясным, к какой из них следует отнести политическую теорию. Непонятно и утверждение на с. 50, что в мире политики «существуют тенденции, “работающие” на понижение степени его сложности». Такой вывод ничем не подтвержден и во всяком случае спорен. Трудно согласиться с Л. С. Мамутом и когда он совершенно удаляет из процесса преподавания истории политических учений противоречия научных исследований, научные гипотезы, спорные положения, «белые пятна» и т. п. (с. 57). Если для пропагандистской работы это зачастую целесообразно (с. 61), то в современных условиях преподавания общественных наук правильной является ориентация на соединение обучения студентов с научным поиском. Может сложиться впечатление (с. 63), что автор отождествляет политическую и научную теории. Между тем далеко не всякая теория в области политики бывает в то же время и научной.
В тесной связи с гл. 1 находится гл. 2 (автор В. С. Нерсесянц). Написанная весьма квалифицированно и на основе обширного фактического материала, удачно отобранного и обобщенного, она вызывает вместе с тем известное неудовлетворение. Дело в том, что содержание главы не всегда соответствует ее названию. Автор не столько пишет об общих закономерностях развития политических учений, сколько дает краткий исторический очерк основных этапов их развития, что, конечно, не одно и то же. Лишь в заключительной части (с. 85 и ел.) он обращается к главному предмету рассмотрения — законам развития, и эти заключительные страницы наиболее удачны и интересны.
Обращает на себя внимание вывод, что одно и то же учение в разных исторических условиях играет разную роль, «приобретает и иное, новое значение» (с. 86), в силу этого «ретроспективный взгляд на исторический материал (историю политических и правовых учений) становится моментом в определении смысла и перспектив современной борьбы идей и воззрений» (с. 91). Выступая против вульгаризации и упрощения, автор удачно ссылается на оценку Лениным роли историков XIX в., которые двигали науку об обществе «вперед, несмотря на свои реакционные взгляды».1 В плане «адекватной, исторически и теоретически корректной интерпретации учения прошлого с учетом различных аспектов структуры его содержания» (с. 94) несомненную ценность имеет обращение к проблеме различения и соотношения права и закона (с. 88—90).
Изложению конкретных политических учений авторы предпосылают общую характеристику эпохи. Особенно удачна в этом плане гл. 1, где содержится краткий очерк трех исторических форм познания — мифа, философии и науки. В. С. Нерсесянц справедливо отмечает, что в условиях, когда политические учения еще не секуляризировались, господство религиозной идеологии носило тоталитарный характер (с. 97), s рационализация политических учений началась лишь с 1 тысячелетия до н. э. (с. 101).
Политические учения Древнего мира представлены в работе именами Платона, Аристотеля и Конфуция. Выбор этих мыслителей (впрочем, как и далее, в гл. 4 и 5) достаточно обоснован. Действительно, трудно найти других мыслителей, которые были бы не только так значительны в свое время, но и сохранили в дальнейшем выдающуюся роль в истории человеческой культуры.
При характеристике учения Платона удачно выделены два важнейших момента — единство его философии и политических взглядов («совпадение философского и политического планов» — с. 125), а также «философская интеллектуализация» мифов (с. 119). Именно это делает Платона тем политическим мыслителем древности, идеи которого сохраняют свою значимость (хотя, конечно, и в трансформированной форме) и сегодня. Можно было бы отметить ряд других интересных моментов, удачно характеризующих взгляды Платона. Однако над изложением эго учения излишне довлеет авторский подход: «Мы бы не хотели жить в платоновском государстве» (с. 138). Между тем, если оценивать платоновские проекты с точки зрения последующего восприятия соответствующих идей в трудах утопистов-социалистов, то следовало оттенить отношение Платона к частной собственности и вытекающим из нее жажде обогащения, эгоизму, культу. праздной жизни; господство общественного интереса в деятельности должностных лиц государства; стремление найти средства к обеспечению единства общественных слоев; управление государством, выражаясь современным языком, на научных основах и т. п.
Тот вывод, который следовало сделать при оценке учения Платона, формулирует автор § 4 гл. 1 по отношению к Конфуцию: «...Неточным было бы определять Конфуция как защитника интересов и привилегий наследственной родовой знати» (с. 179). Но в целом названный параграф основан в значительной мере не. на собственных исследованиях, а на работах других авторов. К тому же судьба учения Конфуция и особенно его роль в современной идеологической борьбе остались, по существу, неосвещенными.
Напротив, взгляды Аристотеля и их влияние на последующую политико-правовую мысль рассматриваются весьма подробно. Вместе с тем изложение материала не вызывает подобающего фигуре мыслителя интереса. Вероятно, это вызвано тем, что политические идеи Стагирита более подробно освещались в советской литературе, и здесь действительно меньше простора для дискуссий. Но и в данном случае автору удалось выделить некоторые менее исследованные моменты, прежде всего учение Аристотеля о «теле» и «душе» государства (с. 148), его связь со взглядами Платона, а также деление восстаний на справедливые и несправедливые (с. 153).
С интересом обратится читатель к гл. 4. «Политические учения Средневековья: особенно к § 2 (автор — П. С. Грацианский), посвященному Ф. Аквинскому. Если считать вышедшей переводной книги Ю. Боргоша, советская наука истории политических учений еще ни разу так внимательно не обращалась к анализу его взглядов. Перед П. С. Грацианским стояла весьма трудная задача — дать сжатую, но достаточно полную характеристику взглядов Аквината, вытекающих непосредственно из философско-богословского учения. Автор в целом справился с задачей, хотя и не довел работу до конца, так как влияние Фомы Аквинского на последующую историю и современность рассмотрено более чем скупо: этой большой теме посвящено несколько фраз (с. 202—203). Зато удачна первая часть параграфа, особенно искажение учения об универсалиях (с. 192—193) и их связи с проблемами пантеизма (может быть, здесь правильнее говорить, что в основе реализма лежали не непосредственные взгляды Платона, а взгляды Плотина — с. 193).
В гл. 5 характеризуются политические учения нового времени. В ней с наибольшей полнотой раскрываются положительные стороны работы, нагляднее всего выступает связь теоретико-методологической и собственно исторической ее частей, последовательно осуществляется выдвинутое авторами во введении требование рассматривать историю в связи с современностью, в противоречивом единстве развития духовной жизни. Правда, в начале § 1 В. Д. Лазуренко и Л. С. Мамут не избежал» недостатков гл. 2, дав лишь краткий перечень имен, но затем, со с. 222 и до конца, содержится действительно оригинальный анализ некоторых основных закономерностей развития политической мысли нового времени, в частности, изменение положения личности, а равно ее отношения к государству; идеи естественного права и «общественного договора», проблемы метода (при этом авторы справедливо указывают, что метафизика не означала полного отрицания диалектики2); здесь же речь идет об интереснейшем вопросе — соотношении теологии и рационализма. Нельзя не согласиться с выводом, что «новая система политического мышления... рождалась в новых исторических условиях отнюдь не в духовном вакууме, а строилась из компонентов, непосредственно доставшихся от прошлой ступени общественного развития, хотя и решительно перерабатываемых деятелями новой культуры» (с. 227).
Известным преодолением упрощения и вульгаризации, встречавшихся как в прошлом, так, увы, и в наше время, является параграф о Н. Макиавелли. Его автор — В. Г. Графский справедливо пишет, что общераспространенное понимание макиавеллизма во многом несправедливо и не составляет сущности взглядов самого мыслителя (с. 248). В. Г. Графский с полным основанием присоединяется к мнению покойного В. Н. Дурденевского, что «дурная слава Макиавелли... зародилась в тайниках инквизиции» (с. 243), боровшейся с патриотическими и республиканскими взглядами знаменитого итальянца. Правда, мнение самого автора остается не вполне ясным: на с. 240 говорится об отрицательном отношении Макиавелли к господству простого народа, о том, что «его демократизм сродни позиции класса торгово-промышленной буржуазии» (с. 241). А несколько далее (с. 245) утверждается, что Макиавелли в своих сочинениях «предстает как республиканец и демократ, желающий сохранить за народом право участвовать в государственных делах». Но заключительная часть параграфа — одна из лучших в книге с точки зрения того, как учение Макиавелли повлияло на последующую историю политической мысли.
Существенные трудности стояли и перед О. В. Мартышиным при написании § 3, посвященного Т. Мору, ибо в нем анализируется коммунистическая теория в целом, а не только политическая мысль как таковая. Основная идея, развиваемая здесь, не нова, но автор проводит ее в жизнь с умением и убедительностью. Речь идет о том, что «от идеалов раннего христианства коммунизм Мора отличается трудовым характером и распространением коммунистических принципов на все общество, а не на общину верующих» (с. 268). Сформулированный вывод не вызывает сомнений: Т. Мор «заложил традиции утопизма демократического» (с. 269), в чем, добавим от себя, резко противостоит современным социальным антиутопиям в Западной Европе и США.
Краткое изложение политического учения Г. Греция носит скорее справочный, чем оригинальный исследовательский характер. Оно не прибавляет ничего существенно нового к уже опубликованному. К тому же параграф начисто лишен принятого в книге освещения исторических судеб учения и его. значения . для современности. Между тем мало кто из мыслителей XVII в. имеет в этом отношении такую славную судьбу, как Г. Гроций.
Столь же краток и § 5 (о Т. Гоббсе). Правда, его авторы (Н. Н. Деев и В. Д. Лазуренко) сумели выделить ряд интересных моментов и среди них положение
О том, что Гоббс был «основоположником правового буржуазного радикализма» (с. 306). Последующее использование идей Гоббса в целях обоснования буржуазного деспотизма и даже фашизма (с. 307) имело место, но оно ни в коей мере не умаляет исторически прогрессивного характера его политического учения (как и философии в целом) при объективном к нему подходе. Только вряд ли можно считать доказанным, что «материализм Гоббса неразрывно связан с его политическим учением и составляет его философскую основу» (с. 309). Авторы просто декларируют, но, к сожалению, не показывают, в каких вопросах «материалистический подход позволил Гоббсу выявить целый ряд принципиальных сторон буржуазной государственности» (с. 309).
Заключительным в разделе о политических учениях эпохи ранних буржуазных революций является параграф о Дж. Локке (автор О. В. Мартышин). Здесь изложение политической доктрины мыслителя оказывается весьма подробным, хотя и не вполне справедливым по отношению к самому Локку, о котором категорически утверждается, что он «не дал глубокой философской разработки проблемы и не выдвинул новых идей» (с. 314). Мнение это более чем спорно. Согласиться с таким утверждением, во всяком случае в первой его части, трудно. Хорошо известно, что никто иной, как Локк поставил учение об обществе в тесную связь с философией, особенно с теорией познания. Локк был одним из первых, давших философское обоснование идеи общественного договора, а также соотношения личности и общества. Буржуазный либерализм Локка (автор на с. 315 и сам признает, что именно он заложил его этическую основу) тем характерен и силен, что он есть не просто политическая : конструкция, а философско-политическая теория. Таким образом, влияние Локка и его популярность в последующем определялись не только удачным, с точки зрения буржуазии, обоснованием ее политических институтов в целом, и Англии в частности, но и философским обоснованием.
Спорность исходной оценки Локка, данной О. В. Мартышиным, не меняет, однако, того, что указанный параграф во многом интересен, особенно при рассмотрении рационализма Локка (с. 327), проблемы личности и общества (с. 332), концепции «согласия» (с. 337), теории разделения властей (с. 341—342), а также позиции У. Кенделла, пытающегося доказать, будто Локк «отдает предпочтение власти большинства» (с. 330) и будто он «впервые выдвинул принципы, приписываемые обычно Руссо», в частности, теорию народного суверенитета (с. 331). В литературе по-разному интерпретируют учение Локка в той части, в какой он признает право народа на восстание. О. В. Мартышин, например, полагает, что оно продиктовано реальной угрозой завоеваниям английской революции со стороны короля. Представляется, что следовало более тщательно проанализировать и другую гипотезу: право на восстание; органическую часть локковской концепции естественных прав и общественного договора. Этого, понятно, не хотят признать буржуа (с. 340), но не должно ли иным быть мнение марксистов?
Последние шесть параграфов гл. 5 посвящены началу XIX в. Они образуют своего рода «блоки» о политических мыслителях разных стран и разных социальных позиций, но в равной мере о мыслителях выдающихся, оказавших большое влияние на современников и потомков. Этот второй подраздел главы начинается с очерка о Шарле Луи Монтескье, принадлежащего П. С. Грацианскому. Автор справедливо подчеркивает тесную связь политических и социальных взглядов Монтескье, зависимость его политической теории от социальной философии. Следствие — отсутствие у Монтескье четкого разграничения юридических и социальных законов (с. 359), Теория множественности факторов и содержащееся в ней понятие «образа жизни», в которое Монтескье включал результаты производственной деятельности, при всей ее объективной ненаучности была большим шагом вперед в борьбе не только против религиозного мировоззрения, но и против крайностей рационализма естественно-правовой школы. Выводам этой школы, с которой Монтескье, впрочем, сохранил весьма прочные связи, он сумел противопоставить конкретно-исторический подход к социальной и политической действительности. Весьма интересны и соображения автора о том, что «следует различать теорию разделения властей и конституционный проект Монтескье» (с. 363). Только идеи мыслителя, особенно в области государства и права, выходят за рамки традиционного просветительства.
В отличие от Монтескье, о котором за последние годы у нас написано весьма ограниченное число работ, литература о Ж.-Ж. Руссо довольно обширна. Не случайно, видимо, поэтому и характер изложения здесь (автор параграфа П. С. Грацианский) иной. Существенное место в нем занимает полемика в первую очередь с В. С. Алексеевым-Поповым и А. Д. Хаютиным — издателями последнего на русском языке научного собрания «Трактатов».3 К сожалению, полемика эта не всегда достаточно аргументирована и к тому же чрезмерно эмоциональна (с. 380—381).
Хотя автор и весьма скупо говорит о непосредственном значении произведений Руссо для последующей истории политической мысли, внимательный читатель и сам может сделать необходимые выводы. Вероятно, на сегодняшний день наряду с вопросом о народном суверенитете наибольший интерес вызывают две группы проблем: разработка Руссо диалектики, а также его понимание естественного состояния и отношения к культуре. В этой связи заслуживает внимания вывод, что осуждение Руссо наук и искусств «не носило абсолютного характера» (с. 372), что вполне справедливо. Вопреки большинству просветителей Руссо полагал, что развитие науки автоматически не может покончить с социальной несправедливостью. И в этом он был более прозорлив, чем его современники. Важно и другое замечание П. С. Грацианского. В противовес широко распространенному мнению Руссо не был принципиальным противником прогресса. С его точки зрения, человек в гражданском состоянии хотя и лишает себя многих преимуществ естественного состояния, вместе с тем «вознаграждается весьма значительными другими преимуществами». Поэтому, по Руссо, процесс общественного развития отнюдь не всегда негативен. Он становится таковым лишь тогда, когда «злоупотребления низводят человека ниже того уровня, на котором он находился в естественном состоянии» (с. 378).
Ряд новых идей относительно исторического места и социальной позиции Т. Джефферсона содержится в следующем параграфе, написанном Н. Н. Деевым. Автор справедливо исходит из того, что Джефферсон занимает революционно-демократические позиции (с. 387), хотя в ряде случаев и недостаточно последовательные. Достоинство параграфа и в том, что объективный анализ произведений и деятельности Джефферсона в условиях XVIII —начала XIX вв. органически увязан с современной борьбой (прежде всего в США) за его наследие.
Весьма сложным явился для авторского коллектива выбор наиболее ярких представителей политической мысли России. Объем книги, сам характер подачи материала требовал выделить наиболее существенное из того яркого многообразия, которое перед ними открывалось; при этом не только в отношении прошлого, но и современности, не только для судеб развития политических учений в нашей стране, но и за рубежом. И, надо сказать, выбор, который пал на А. Н. Радищева, вполне обоснован (хотя нельзя не заметить, что в монографии, к сожалению, не нашлось места для Н. Г. Чернышевского). При полемическом характере изложения, свойственном П. С. Грацианскому, на этот раз материал оказался более аргументированным и поэтому убедительным. Написанный достаточно ярко, указанный параграф страдает, однако, общим для всех разделов, принадлежащих П. С. Грацианскому, недостатком — в нем крайне сжато рассмотрено влияние трудов Радищева как на современников, так и на последующие поколения.
Два заключительных параграфа посвящены классикам немецкой философии — И. Канту и Г. В. Ф. Гегелю — мыслителям, теоретическое наследие которых громадно, а литература о них практически необозрима. Хорошо известно, что взгляды обоих неоднократно трактовались в советской литературе крайне односторонне, а одно время и прямо искажались — преднамеренно или по недостатку знания. Много позитивного объединяет авторов этих параграфов (В. Д. Лазуренко и В. С. Нерсесянца), в частности, хорошо показана связь взглядов Канта и Гегеля с современностью. И если § 12 не вызывает существенных возражений, являясь удачным и достойным завершением монографии, то относительно § 11 хотелось бы высказать несколько замечаний.
Это касается прежде всего утверждения, будто Кант стремился изолировать друг от друга право и мораль (с. 433). В трудах В. Ф. Асмуса и других исследователей такая категоричность уже опровергнута. Нельзя полностью согласиться и с мнением, что, по мысли Канта, категорический императив «не может реализовываться в самой действительности» (с. 436). На самом деле Кант допускал (и надеялся) и частичную реализацию категорического императива.4 В. Д. Лазуренко несомненно прав, когда говорит о формальности категорического императива, но это не означает, будто он «бессодержателен» (с. 438), что, впрочем, противореча себе, признает ниже псам автор. Неясно, далее, почему Кант пессимист (с. 438), а равно, что «вечный мир», по его мнению, неосуществим. О достижимости, по Канту, «вечного мира» следует судить не только на основании «Метафизики нравов», но и по другим его сочинениям.
В заключение еще раз хочется отметить, что авторский коллектив в целом успешно справился с трудной и ответственной задачей.
Ю. Я. Баскин, доктор юридических наук
В. В. Лазарев, кандидат юридических наук
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 49.
2 См. об этом. подробнее: История диалектики XIV—XVIII вв. М., 1974.
3 См.: Руссо Жан-Жак. Трактаты. М., 1969.
4 См.: Кант Иммануил. Сочинения в 6-х томах, т. 4, ч. 1. М., 1965, с. 301—302.
